– Что? – одними губами спросила я, обводя их взглядом. В задних рядах возникло какое-то движение, зазвучал легко узнаваемый голос. Бернарда пропустили вперед, и он, бросив короткий взгляд на лежащую в луже крови Дору, уставился на меня.
– Ваше высочество, я прошу прощения за случившееся. Это целиком моя вина, и я готов… – Его голос звучал резко, гневно, а сам он действительно ощущал свою вину за все это.
«Но разве ты виноват на самом деле? Дора имела возможность входить в мои покои, убирать там и всячески прислуживать, как и подобает. Здесь нет стражников, стоящих по коридору, они были ни к чему. Здесь никогда не было посторонних, да и… но как? Кто сделал это с тобой?» – Мысли снова возвращаются к девушке, я отвожу взгляд от Бернарда, забыв, что ничего не ответила ему, и кладу ладонь на лицо мертвой Доры, проводя вниз и навсегда закрывая ее глаза.
– Выйдите. Все.
– Но…
Я снова поднимаю взгляд на Бернарда, и несколько мгновений мы смотрим друг на друга.
– Я сказала – всем выйти и закрыть дверь. – Собственный голос странно резанул слух. В груди обожгло, ладонь сама потянулась к валяющемуся рядом топору. Стоящие полукругом солдаты отступили, Бернард вздрогнул и махнул им рукой в сторону двери. Они вышли один за другим, последним, пятясь и не сводя с меня взгляда, покинул мою комнату граф.
Дверь глухо стукнула о косяк.
Я ни мгновения не сомневалась, что весьма скоро здесь окажется магистр, Харакаш, кто-нибудь из Длани, и хорошо, если не будет Альвина. Времени у меня было немного.
Неровный огонек масляной лампы, принесенной кем-то из солдат и поставленной на стол у стены, бросал тени на тело Доры так, что казалось, будто ее ресницы едва заметно дрожат. Румяное загорелое лицо девушки было умиротворенным и спокойным и совсем не вязалось со следами ожогов вокруг глаз.
Чуть приподняв Дору за плечи, я перехватила ее под лопатки, и, усадив бездыханное тело, опирая на собственное плечо и придерживая рукой, взялась за рукоять стилета, вытаскивая его из раны.
Кровь хлынула с новой силой, и в этот раз оружие ее уже не впитывало – она просто соскальзывала с трехгранного лезвия, не оставляя ни капли на мягко светящемся металле.
Словно бы со стороны я наблюдала сама за собой.
Откуда это спокойствие во мне?
Уложив Дору обратно на пол, я, встав, подняла опрокинутый ранее стул, поставила его чуть в стороне от темно-алой, влажно блестящей в свете огня лужи крови, что медленно растекалась из-под тела, и села, глубоко вздохнув.
«Мне жаль. Меньше всего я хочу делать это, Дора. Но иначе я не узнаю, кто заставил тебя сделать все это. И не смогу отомстить. Не знаю, нужна ли тебе эта месть, но она нужна мне. Очень нужна. Просто потому, что… так будет правильно», – мысленно обратилась я к Доре.
Несколько мгновений я смотрела на неподвижное тело девушки, а потом перевела взгляд на стилет в своей руке. Не нужно было никаких слов или связного, сформулированного приказа. Я чувствовала оружие в своей руке как продолжение себя самой, и оттого пожелание взять свежеполученные силы Доры исполнилось так же быстро, как если бы я просто решила согнуть палец.
Мир вокруг дрогнул, словно бы стал ярче и четче на миг. Мне стало жарко, я непроизвольно дернулась, настолько велико было желание немедленно вскочить и что-то делать.
Воспоминания Доры, незамутненные, насыщенные, хлынули в мое сознание рекой.
Чужие грубые руки, унизительная боль, вызывающее омерзение тепло, чужая влага, смешанная с собственной кровью, бегущая по голым ногам. Затоптанные чужими сапогами доски родного дома.
Старший брат, идущий в веренице таких же, как он, со связанными общей веревкой руками. Черные хлопья, оседающие на белый снег, и тошнотворный запах горелого мяса. Сидящий на заборе крупный ворон.
Я, порывисто вздохнув, сжимаю крепче зубы, пристально вглядываясь в чужую память.
Следующее воспоминание мне знакомо – вспышка божественного знака в бане на тонкой руке сидящей рядом принцессы. Оторопь, страх, непонимание, жгучее любопытство и смущение. Неловкость и одновременно воодушевление.
Сглотнув подступившие не вовремя слезы, я стараюсь сосредоточиться, «пролистывая» воспоминания девушки, намеренно не задерживаясь даже на тех, что мне были любопытны. Мое любопытство тут неуместно. Пусть Дора мертва, но это ее воспоминания и ее чувства, и мне нужно отнестись к ним с уважением.
Лицо Альвина… Оно всплывает достаточно часто. Почти так же часто, как лица некоторых женщин, что двигались вместе с Дорой в обозе.
Мои рубашки, выстиранные трудолюбивыми руками девушки, такие белые и мягкие, каких она никогда не носила.
Чувство страха, круто замешенное на любопытстве. Обрывки разговоров о смерти старосты и казни храмовника.
Обрывки разговоров с Альвином… Я невольно прислушиваюсь, всматриваюсь в воспоминания, когда звучит мое имя.
Ей меня жаль. Она мне сочувствует, ведь я – женщина, которой пришлось надеть доспехи и повести за собой войско. Альвин отвечает ей, что я не женщина, а принцесса, дочь короля. Что мне все по плечу и я сильнее, чем любой из идущих следом. Я ощущаю укол ревности, что испытывает Дора, и невольно усмехаюсь.
Глупая! Альвин сказал честно и прямо, так, что лучше и не придумать. Я – не женщина. Ни к чему было ревновать…
Где-то рядом раздается карканье. На фоне сереющего неба я вижу глазами Доры пролетающего над обозами ворона.
Алая крепость. Любопытно косящие глаза молодых храмовников. Вежливые, приветливые. Доре тут нравится.
Черные, лоснящиеся перья, застилающие все. Чужой голос, мягкий, доверительный. Снова Альвин. Всепоглощающее чувство страха и бессилия.
Я встряхиваю головой, цепляясь за воспоминания, и всеми силами возвращаю его назад. Слишком много воронов и этот голос…
Черные перья ускользают из воспоминаний как непонятное забытье, временное помутнение. Скрипнув зубами, я продолжаю смотреть в память девушки и наконец нахожу нужное.
Большая черная птица сидит во дворе крепости на задранных к светлеющему небу оглоблях ремонтируемой телеги без задних колес. Дора кормит его краюшкой хлеба, аккуратно гладя по глянцевым перьям. Птица клюет лениво, косит по сторонам то одним, то другим глазом.
Рука Доры замирает. У меня резко начинает болеть голова, но я, впившись ногтями в ладонь, буквально вцепляюсь в это воспоминание и понимаю, что девушка видит не то, что происходит на самом деле. В ее воспоминаниях я вижу лицо мужчины неопределенного возраста с короткими вьющимися волосами и мягкими чертами лица. Он выглядит испуганным, но Дора этого не замечает. Торопливый голос, повелевающий, порабощающий сознание, велит девушке вынести какую-то мою вещь. Дора внезапно сопротивляется. Робко, вяло, но противится этому приказу. Она говорит, что не воровка и что нельзя просто так брать вещи принцессы.
Головная боль нарастает, перекидывается с висков на затылок, сжимаясь, словно тяжелый металлический обруч.
Чародей мешкает, давление на разум усиливается. Мягкие, вкрадчивые пояснения о том, что принцессе угрожает опасность, он лишь хочет помочь. Просьба принести что-то незначительное, любая пустяковая мелочь, лишь бы была как можно ближе к телу, сгодится. Девушка уже не сопротивляется. Она просто не имеет на это сил.
Я спешно пролистываю воспоминания. Ворон-чародей всплывает всего несколько раз – Дора приносит ему шнурки. Тонкие кожаные шнурки.
Мои пальцы сами по себе касаются косы, которая завязана именно таким шнурком.
Все же магистр был прав… вещь незначительная для меня, но находящаяся максимально близко к телу. Я никогда бы не заметила пропажи. Что же пошло не так? Зачем заставлять Дору убивать меня собственноручно?
Небольшая комната. Какая-то кладовая с инструментами… Неловко снимается верхнее платье, под ним широкий пояс, за который засовывается топор. Дора некоторое время барахтается в верхнем платье, просовывает голову в вырез. Поверх грубого сукна надевается еще один пояс, а платье чуть вытягивается из-под него, чтобы скрыть холодящее бок лезвие топора. Она поднимает с пола ведро, в котором плещется немного воды, вешает на его край чистую и сухую тряпку и выходит из каморки.