Я, опустив руки вдоль тела, почувствовала, как закипавшая во мне злость подступила к горлу и превратилась в горькую обиду. Перед глазами помутнело, а слова, так долго крутившиеся в моем сознании в виде неясных, обрывочных мыслей, наконец сформировались, чтобы вырваться из меня криком.
– Да как же ты не понимаешь, ничего не делать, не пытаться – вот что для меня теперь смертельная глупость! Лучше умереть, барахтаясь, чем покорно сдохнуть на драконьем алтаре! Думаешь, я долго проживу после свадьбы? Не более пары дней, если не умру сразу же после тебя! Отец, очнись! – Горько-соленые слезы все же прочертили дорожки по моему лицу, и я, резко стерев их тыльной стороной ладони, разозлилась на саму себя. Опять развезла нюни! – Это пару дней назад я была просто трофеем, безобидным и бесполезным придатком к трону, а теперь я – защитница веры. Другой веры! Боги уничтожали друг друга, захватывали земли друг друга и насильно насаждали свой культ многие столетия, с чего ты взял, что Ариман оставит меня в живых после того, как я получила вот это?! – продемонстрировала я отцу мягко светящийся на коже знак Светозарной.
По его лицу я увидела, что он понял. Что до этого он просто не задумывался, какое «чудо» мы получили от божества, а теперь вдруг понял все кристально ясно и болезненно точно.
– Это ты ее попросила? Чтобы не оставить мне иного выбора, да? – Сухой, надтреснутый голос словно ударил меня током.
– Нет! Клянусь, нет, она сама! Я… она поставила мне условие. Я не смогла отказаться… Прости. – Я закрыла глаза и закусила губу, зажмурилась до цветных пятен перед глазами. Послышался шум отодвигаемого стула, шаги. Я почувствовала запах табака и прикосновение чужих эмоций. Гнев, бессильная ярость, боль. Внезапно проснувшаяся новообретенная способность решила уведомить меня о том, что я и так знала.
– Какое условие? Смотри мне в глаза! – прозвучал гневный рык, и я, испуганно вздрогнув, не смея противиться, открыла глаза, чтобы замереть, как удав перед кроликом, под этим тяжелым, требовательным взглядом. И поняла, что он не должен знать всего.
– Мама. Она жива в моем мире… – Я, дрожа, сглотнула внезапно пересохшим горлом, сипя, как если бы мне не хватало воздуха. – Она пообещала мне, что перенесет ее сюда. Сделает моложе. Что вы… что мы…
Отец отступил, резко, словно я ударила его в грудь и вышибла ему весь воздух, а я, вцепившись в стоящий рядом стул, чувствовала, как его гнев и ярость сменила всепоглощающая боль и тоска. А потом, будто одинокий огонек свечи в темной комнате, загорелась надежда. И все исчезло. Я осталась один на один только со своими чувствами, и это было похоже на глоток свежего воздуха.
Всхлипнув, я порывисто вздохнула, понимая, что буря миновала.
– Хорошо. Мы попробуем сделать так, как ты решила. – Я смотрела на короля и, казалось, не до конца понимала, что он говорит. Рудольф, опираясь локтями на стол, ерошил волосы на голове, сняв корону и положив ее рядом с собой. На меня он не смотрел. – Я напишу письмо герцогине. С мастером меча решай сама – я не могу ему приказать, это будет только его выбор. Оставь меня.
– Отец… – Я сделала полшага вперед, протягивая руку, но он качнул головой, все так же не глядя на меня.
– Уйди, Элеонора. Я хочу побыть один.
Такое родное и такое чужое сейчас имя больно резануло по ушам, и я, проглотив подступивший к горлу комок, присела в низком реверансе и быстрым шагом вышла из зала, задержавшись перед тем, как открыть двери, лишь только для того, чтобы набрать воздуха в грудь и попытаться взять себя в руки.
Мне это далось с трудом. Уже из-за почти захлопнувшихся за спиной дверей я услышала звон посуды, скинутой на пол, и грохот откинутого пинком стула.
Глава 6
О вместительных сундуках и простых именах
Все же положение принцессы дает свои плюсы. Быстрым шагом двигаясь по коридору, сжав кулаки и гордо задрав голову, я видела окружающий мир весьма смутно из-за подступающих слез, но переживать о том, что в кого-то врежусь, не приходилось – люди отскакивали с дороги прытко, как будто тренировались делать это много лет. Впрочем, кто знает, как часто кто-то из представителей королевской семьи носился по коридорам замка в гневе, ярости или под властью других, не менее сильных чувств?
Ноги несли меня незнамо куда, замок я так и не осмотрела полностью, но хотелось оказаться подальше от людей.
Размечталась, уши развесила, отцом назвала, дура! Умер твой отец, хватит тешить себя сопливыми мечтами о том, что любимый папочка придет и решит все твои проблемы! До тридцати двух лет дожила, а ума не нажила!
На глаза удачно попалась какая-то дверь, и я, даже не задаваясь вопросом, что это за помещение, дернула за ручку на себя, практически влетая в небольшую, малоосвещенную комнатку, захлопнула за собой дверь, закрывая ее на засов и утыкаясь лбом в теплое дерево, и позволила себе наконец-то расплакаться.
Мне было очень больно и очень обидно.
Как он не понимает! Нет никакой разницы, кто в теле его дочери: если Ариман окажется достаточно беспринципным, то после свадьбы смерть быстро соберет свой урожай – меня, Рудольфа и всех, кто даже случайно выразил свою преданность и уже попал под пристальный взгляд его шпионов. Я была практически уверена, что Виала во дворце даже не столько затем, чтобы следить за моим «поведением и порядочностью» и чему-то там обучать, хотя ей, очевидно, мысль поунижать принцессу приходилась по вкусу, а именно для того, чтобы запоминать, кто ходит в доверенных лицах у короля. Всхлипнув, я решила все-таки отлепиться лбом от двери и посмотреть, куда меня занесло, и, обернувшись, столкнулась с чужим взглядом.
Ошарашенный моим появлением мужчина, тут же неловко отводя глаза, вытянулся по струнке, как делали стражники в замке, и, склонив голову и лицезрея подол моего платья, спросил у меня, чем он может служить.
– Отвернись! – потребовала я, и мужчина моментально повернулся ко мне спиной, прямой, словно палку проглотил.
Быстренько вытащив из-под рукава нижнего платья платок (да будет благословенна Мира, самая лучшая из всех служанок, какие только могут быть!), я принялась вытирать лицо, обрадовавшись в первый раз в жизни, что не накрашена.
Ситуация была отвратительная: влетела к кому-то в комнату, прервала чужой отдых, измазала соплями дверь, и все это еще надо помножить на то, что ворвалась я в комнату к мужчине и что он еще и мой подданный. Отлично, просто изумительно, десять принцесс из десяти! Надо было срочно выходить из положения. И из комнаты… но как?
Нервно поправив корону-обруч, я, потеребив еще мгновение платок, вздохнула.
– Можешь повернуться.
Мужчина помедлил, потом с некоторой опаской развернулся, бросив короткий взгляд мне в лицо, и с еще более обреченным видом уставился на подол моего платья.
Ага, очевидно, надеялся, что тебе показалось. Нет, милый, тебе не показалось, к моему глубочайшему сожалению.
– Ты кто? – Если что, тут темно, спишу на то, что не рассмотрела, а если это вообще кто-то мелкий, так принцессе обычно и в лицо таких знать необязательно. По крайней мере, все, что я пока успела понять о настоящей Эвелин, это то, что она не особенно интересовалась простыми людьми и чем-то, кроме собственного блага. Винить ее в этом я не могла, а сейчас это вообще играло мне на руку.
– Альвин, ваше высочество.
Я, все еще чувствуя в носу предательскую влажность, старательно удерживала себя от постыдного шмыганья и, выгнув бровь, поинтересовалась:
– Просто Альвин?
Мужчина, кажется, смутился еще сильнее. Полумрак мешал мне разглядеть его лицо как следует, но, кажется, стоявший напротив меня был едва ли мне не ровесник. В смысле – мне настоящей, а не принцессе. Хорошо сложен, даже побрит (Это он сам додумался или подражает кому-то? Большая часть виденных мною мужчин из числа стражи имела бороды разной степени длины, и далеко не всем она шла), одет вроде бы тоже опрятно. Мысленно я нервно хихикнула, размышляя, что тут-то я по закону жанра должна падать в крепкие объятия и порочить честь принцессы… А я вот даже не знала, есть ли что порочить, кстати.