В голове не осталось ни единой мысли. Хотя бы удержаться… просто удержаться, пока река не унесет прочь куски берега!

Удар вышиб воздух из легких, и против воли Зено разжала пальцы. Взревев, течение тут же подхватило жертву и закувыркало в потоке. Дно, берега, поверхность – все потеряло смысл, кругом была вода, одна вода. Она бросала посланницу из стороны в сторону, била упругими холодными кулаками. Иногда Зено удавалось сделать глоток-другой воздуха, а затем река вновь затаскивала ее на глубину.

Никогда потом Зено не вспоминала, каково это и сколько длилось. Очнулась она от хриплого испуганного голоса, что вторгся в ее страдание:

– Держись за стремя… Слышишь? Берись за стремя, я сказал!

Толстый узловатый корень толкал ее в бок, вода перекатывалась через тело, течение возило Зено спиной по неровному дну.

– Пожалуйста, очнись! – голос воина дрогнул. – Я не могу с него слезть. Ты слышишь меня?

Туман упрямо тряс над ней тяжелой головой, конь вращал глазами от ужаса, удила в кровь порвали его рот, а на губах пузырилась розовая пена.

– Вот и хорошо. Вставай. Держись за стремя. Сейчас мы все вместе выйдем.

Руки онемели и почти не слушались. Кое-как Зено приподнялась на локтях, потом села и тут же закашлялась. Мутная, темная вода изверглась из нее раз, второй, а потом ее вырвало.

– Давай, Зено. Пожалуйста! Я долго его не удержу.

Конь гарцевал под воином, сдерживаемый лишь туго натянутыми поводьями. Еще немного – и понесет. Вслепую нашарив стремя, посланница вцепилась в него. Холодные брызги окатили ее с ног до головы, когда Туман тронулся к берегу. Промокшая, чумазая, поскальзываясь на покрытых илом камнях, она больше висела на стремени, чем шла, а Азрай приговаривал сверху:

– Вот и хорошо. Все хорошо. Не спеши, не спеши… Вот так. Теперь все будет хорошо…

Кому он это говорил: ей или Туману? Вернее всего, им обоим.

Дождь последовал за ними под полог ветвей, широкие листья и сплетенные лианы защитили путников от обрушившихся с неба потоков воды, но и здесь их сопровождала неумолчная капель.

Они остановились, и посланница упала, дрожа от холода и от изнеможения. Азрай спешился и как-то справился с Туманом, потому что вскоре послышались его шаги.

– Мы переправились, Зен. Все позади, – услышала она. На плечи ей легла мокрая, но согретая телом воина куртка. – Тень за рекой, и до развалин всего несколько дней. Больше никаких преград: кругом лес, и вся эта страна, вся огромная страна рагьяри лежит перед тобой. Вот увидишь: теперь мы мигом доберемся до развалин! Ты слышишь?

Зено слышала, вот только не знала, хорошо это или плохо. Она называла тревогой то, что незаметно следовало за ней, шло рука об руку вплоть до ночи резни. Но тревога ли? Простое беспокойство не сдавит грудь железным обручем, так что ни вдохнуть, ни рассмеяться. От него не выступает липкий пот. На этой стороне реки чувство навалилось со всей силой, и то была вовсе не тревога. Зено ощутила сладковатый, смрадный вкус на языке, и ее стошнило.

Но ведь такого не может быть? Ни одна магия так не работает!

– Зено… Зен! Ты слышишь меня? – допытывался Азрай.

Она молча кивнула и, пошатываясь, встала. За спиной у них угрожающе ревел Иширас, ярясь, что путники ушли из его объятий.

Так и не дав посланнице прийти в себя, воин свистнул коню, поднял ее на руки и так, неся, словно ребенка, двинулся на юг.

Интерлюдия

Поместье аби-Гава́тты к северу от столицы, 12-е месяца Эпит

Судорожно глотая воздух, Зевах отстранился от стола. За Великим Открытием всегда следуют тошнота и полное бессилие, довольно долго он сидел, не шевелясь и уронив голову на грудь. В конце концов, во рту скопилась слюна и начала капать на одежду. Смахнув с губ прозрачную нить, Зевах сплюнул и поморщился от сладкого привкуса.

Видения ушли, но чародей по-прежнему слышал их эхо. Размытые фигуры. Звуки. Запахи. Все перемешано, как в той кашице из глины и трав, которой ментор Энте́мо запечатывает зелья.

Зевах поднял голову.

Тело лежало на грубом дощатом столе: черное, сморщенное и иссохшее, словно из него выпили всю кровь. Под тонкой, как рисовая бумага, кожей проглядывали мускулы, застывшие в последнем спазме. Глаза уличной девки закатились, остался сплошной белок, и чародей вновь почувствовал тошноту. Все же, что ни говори, а наука ментора дается непросто.

Хитрость этой магии, решил Зевах, в том, что все о ней знают, но никто не умеет ею пользоваться. Встречались глупцы, пробовавшие отворять подопытному жилы. Нет ничего более далекого от правды! Как только чародей наносит вред подопытному, духовное тело принимается восстанавливать плоть, а при серьезных ранах сила истекает из тела, как из прохудившейся бочки. Ментор учил во всем соблюдать тщательность. Особенно в таких делах!

Лишь крохотный укол булавки, говорил он. Желательно подушечки пальца, где располагаются тонкие «волосяные» сосуды. Игла пронзает естественную границу тела – кожу, позволяя чародею проникнуть внутрь. Только глупцы называют это кровавой магией. Процедура почти бескровна.

Жестом, в котором было поровну и любопытства, и отвращения, чародей протянул руку, его пальцы почти коснулись обтянувшей лоб черной кожи. Почти. Боги, какая глупость! Ведь он держал в руках это… то, во что превратилась шлюха – во время ритуала. Да, но он клал ладони на грудь и лоб мирно спящей девицы – и не видел, не чувствовал изменений!

За свою жизнь чародей насмотрелся на мертвецов, и все равно его мутило при виде тела.

Ну хватит! О шлюхе позаботятся слуги.

Слабый после Великого Открытия, Зевах встал и нагнулся, кляня трясущиеся колени. Набросил на труп отрез ткани. Уже закрыв дверь, он понял, что все еще сжимает резервуар в кулаке, резная фигурка из ляпис-лазури покалывала пальцы и заставляла сердце биться чаще, как в предвкушении соития. По-хорошему, следовало убрать резервуар в кошель, но Зевах медлил. Он будет на месте через четверть звона: ведь не случится ничего плохого, если донести его просто так?

«Всего лишь вознаграждение, – подумал Зевах. – Совсем небольшое вознаграждение за тошнотворную магию».

Он ненавидел эти минуты, сразу после ритуала. Беглецы обустроили заклинательный чертог в пустой сторожке над воротами, раньше здесь отдыхали и играли в Кобру охранники аби-Гаватты. После Великого Открытия воздух становился ясным и звонким, звезды зажигались даже не сотнями – тысячами. Никогда в жизни не увидишь столько звезд, как после заморских чар. Вот только зрение играет в странные игры: кажется, что роща на горизонте в нескольких минутах ходьбы, а ступеньки под ногами скачут и расплываются в свете колдовского огонька. И проклятые колени совсем не гнутся!

Медленно и осторожно, боясь оступиться, Зевах двинулся вниз, нашаривая ступени перед собой.

Чтобы попасть в дом, требовалось пересечь темный сад. В последние дни воздух стал сух и пах пылью даже ночью, очень скоро зной начнет сводить людей с ума. Дома, в Джамайе, Зевах видел, как нищие готовы загрызть друг друга за кружку чистой воды. Самые страшные войны и бунты в Царстве случались в это время: с середины лета до первых ливней сезона дождей.

Чародей повел плечами, прогоняя мимолетную дрожь. Они слишком долго ждали. Ментор Энтемо знает, что говорит: аби-Гаватта древний и влиятельный род, и их загородный дом стоит пустым, отданный в распоряжение горстки беглецов. Скоро, повторял ментор, скоро все случится само, ждите… «Само» значит, что трон узурпатора рухнет на головы его прислужников. Само – это когда он вернется домой не беглецом и не преступником, а новой знатью, что сменит временщиков. Еще до конца года, говорил себе Зевах и сжимал кулаки, но сухой пыльный воздух сезона раздоров подтачивал его решимость.

Олху́д Назир, которого он знал всю жизнь, Зо́фрон из северных предгорий, Ката́ва, единственная среди них женщина… – погибших и отловленных стало так много, что чародей сбился со счета. Олхуд, его друг детства, умер, поджаренный магом-предателем. Зевах сам видел это – там же, в сторожке, глядя в медное зеркало, пока ментор высасывал жизнь из какого-то рыбака, чтобы издали бросить ее в нападавших. Когда им было по десять лет, Худ вечно разыгрывал чародея, а потом смеялся так заразительно, что и Зевах не мог сдержаться.