Когда за тумбочкой завозился осмелевший сверчок, Глеб вздохнул и повернулся к нише. Широкий подоконник мог заменить обеденный стол, и Глеб подвинул к себе одну из мисок — самую большую. Сняв куполообразную крышку, он обнаружил еще теплую запеченную куропатку.

Трапеза не отняла много времени, и ни на йоту не улучшила настроения.

Глеб вытер жирные руки о занавеску, подумав мстительно, что отстирать пятна будет не просто. Потом он взял багорик, которым следовало разбирать сваленные в кучку бирюльки, прихватил с собой две свечи, стул и вернулся к двери.

С замком он возился долго, но безуспешно — то ли замок был с секретом, то ли у взломщика не хватало мастерства. Отчаявшись, вспотевший Глеб ругнулся, швырнул багорик в угол и с разбегу кинулся на кровать.

Лежа на животе, слушая треск свечей и шуршание сверчка, он много чего передумал: и о себе, и о Белиале, и о загадочном Танке. Хотелось верить в счастливый конец, но предчувствия одолевали самые мрачные, а картины будущего рисовались страшные и беспросветные.

Он попытался заснуть — и не смог.

Попробовал забыться, но не сумел — голова оставалось ясной, и неотступные черные мысли мучили его.

Лежать так было невыносимо, и Глеб, в очередной раз выругавшись, поднялся.

Выбраться отсюда надо во что бы то ни стало, решил он. Пусть будет шум — много шума! Если случится драка — замечательно; драка — верный способ избавиться от изнуряющих дум.

Глеб прихватил дубинку, опять подошел к двери. Сперва несильно толкнул ее ладонью. Потом налег плечом. Дверь не поддавалась — возможно, ее укрепляла какая-то магия.

Решив пока приберечь силы, Глеб внимательно осмотрел дверной проем. Заметил, что пламя сильно отклоняется, если поднять свечу к самой притолоке; привстав на цыпочки, он дотянулся до нее рукой и ощутил движение воздуха. Через мгновение Глеб уже стоял на стуле и шарил ладонью в промежутке между дверью и косяком.

Промежуток был значительный — в три пальца. В него можно было просунуть руку — и Глеб сделал это. Представилось вдруг, что сейчас кто-нибудь с той стороны ухватит за запястье, и тяжело потянет вниз, выкручивая суставы, ломая кость…

За дверью было темно, вверху был потолок, внизу ничего не было.

Глеб попытался сунуть руку дальше, и теперь ему почудилось другое — что стул опрокинулся, а он повис на застрявшей руке, беспомощный и смешной.

Поняв, что от промежутка над дверью пользы ему никакой, Глеб спрыгнул со стула и случайно коснулся пальцами холодного металла петель.

Петли были навесные.

Тут же в голову пришла мысль, что можно попытаться дверь снять. Но не помешает ли замок?

Попробовать стоило, и Глеб, опустившись на корточки, попытался зацепиться пальцами за дверь. Не вышло — дверной ручки с этой стороны не было, а щель под дверью была слишком мала.

Загоревшись идеей, он бросился к шкафу с посудой, нашел два столовых ножа — тупых и с закругленными концами — подсунул их под дверь. Но ножи лопнули, не выдержав тяжести.

И тогда Глеб вспомнил о кочерге, валяющейся под кроватью. Лучшего рычага и придумать было нельзя. Он мигом вытащил кочергу на свет, вбил ее плоскую лапу под дверь, осторожно налег на длинную ручку. Металлический прут начал гнуться. Но и дверь подалась вверх — настолько, что Глеб смог подсунуть под нее пальцы свободной левой руки.

И снова ему ярко представилось, что кочерга сейчас согнется, а может и вовсе сломается, и дверь встанет на место, защемит ему ладонь, и он простоит тут всю ночь, согнувшись в три погибели, страдая от боли и неудобной позы…

Глеб тряхнул головой и медленно начал выпрямлять спину. Тихо щелкнул металл, затрещало дерево — дверь неохотно поддавалась, и Глеб в душе возликовал. Когда дверь соскочила с петель, он едва ее не уронил, но застрявший в пазу крепкий язык замка задержал ее падение. Глеб подхватил дверь, отодвинул, установил надежно и заторопился: надо было собрать все, что могло пригодиться в пути. Да и то, что вряд ли бы потребовалось, оставлять было жалко.

В льняную простыню Глеб завернул большую часть провизии; в покрывало — ту посуду из шкафа, что выглядела побогаче — он рассчитывал продать ее в первой же встреченной лавке. Получившиеся объемистые узлы он связал меж собой и повесил на плечо. Сунул за пазуху две книги. Распихал по карманам свечи. Подумал, а не заменить ли дубинку кочергой, но решил, что дубинка, пусть она и не такая крепкая, но куда более прихватистая, да и привычная уже. Он хотел взять и бирюльки, но, торопясь, рассыпал их, а собирать уже не стал.

Из комнаты он вышел нагруженный, словно мародер. Под мышкой он зажимал дубинку, в правой руке держал свечу, а ладонью левой прикрывал колеблющееся пламя. Тени шарахнулись от него, словно боясь, что и их он поймает и увяжет в узлы. Предательски скрипели под ногами половицы, но Глеб даже не думал ступать тише.

Случись сейчас драка, он был бы ей рад.

Выбраться из дома получилось не сразу.

Глеб долго плутал в длинных мрачных коридорах, среди одинаковых дверей. Порой он оказывался на каменных ступенях и спускался куда-то, кажется, под землю. Иногда по широкой деревянной лестнице он куда-то поднимался — кажется, на чердак. И чердак этот выглядел невозможно огромным, тьма наполняла его, не было видно ни стен, ни потолка, только встречались на пути высокие этажерки, заставленные пузырьками и банками, узкие столы, вроде бы препараторские, да странные устройства непонятного назначения, похожие то ли на веялки, то ли на типографские прессы, то ли на пыточные агрегаты.

Возле одной из этажерок Глеб задержался надолго. Он остановился, привлеченный блеском разноцветного стекла, поднес свечу к одной из банок, увидел пучеглазого уродца, плавающего среди собственных внутренностей. И вздрогнул, когда скорченные лапки дернулись и задвигались, разгребая петли кишок. Рядом стояла большая мутная колба, запечатанная воском, и Глеб не удержался, стер с нее пыль — внутри лежала человеческая голова с торчащими изо рта клыками и с рогом на лбу. На полке ниже выстроились рядами чашки Петри. На крышку каждой был прилеплен ярлычок. Глеб скользнул по ним взглядом, наклонился, вчитываясь: «лихорадка», «проказа», «усыхайка», «веселун»… Стояли здесь и реторты с ярлычками: «холодец», «мозгодум», «и-343 УАК», «зарин»… Много странного и жуткого увидел Глеб на этой этажерке — засушенные головы разнообразных существ, заспиртованные в стеклянных сосудах части тел, тарелки с холодно светящимся живым студнем, человеческий палец, шевелящийся в петле игрушечной виселицы, утыканная иглами кукла с живыми глазами.

Наверное и другие этажерки были заставлены чем-то подобным, но Глеб теперь проходил мимо них, не задерживаясь.

В подземелье же было тесно и не хватало воздуха. Стены — где-то голые и осыпающиеся, где-то отделанные мрамором, а где-то выложенные костями, — порой сдвигались так близко, что Глеб, боясь застрять, поворачивал назад. Дважды Глеб выходил в сферические холлы, похожие на норы хоббитов, как он их себе представлял. На стенах здесь висели заплесневелые ковры, на булыжном полу стояла непритязательная деревянная мебель: столы, лавки, полки. Кто здесь жил? Челядь? Подмастерья Белиала? Тогда почему пусто сейчас?..

Глеб бродил по подземному лабиринту — и сам не замечал, как снова оказывался в доме. И опять скрипели половицы, и во тьме темных коридоров слышалось что-то, и чудилось неясное движение.

Глеб уже начал сомневаться, что сумеет отсюда выбраться. Он шел и пробовал все встречные двери. Большая часть их была заперта. Но были и такие, что отворялись.

За одной была комната, в которой на подвешенных к потолку гамаках спали люди. Гамаков было много, и людей тоже, и Глеб, заглянув в комнату, отшатнулся — ему показалось, что это паучьи тенета с запутавшимися в них людьми свисают с потолка.

За другой дверью была чернота. Напрасно Глеб совал в нее горящую свечу — ничего не было видно, даже светлого пятна на полу. Он так и не решился перешагнуть порог, и потом долго думал, а не выход ли прятался там во мраке…