Шаг, шаг, пауза. Шаг, шаг, пауза…

Это замечают и наши противники. Они сами начинают подходить ближе, наглеть. Где-то краем глаза отмечаются оба «загонщика», контролирующие наше перемещение по свободному от палаток пятаку.

Ветер приносит обрывки команд с другого конца лагеря и странный гул, отдаленно напоминающий сход оползня.

С левой стороны нам в голову летит топор. Коррин снова ускоряется, делает быстрый шаг вперед, оказываясь практически впритык к нападавшему, и бьет кромкой щита в незакрытое лицо. Я слышу хруст чужих костей, заглушаемый криком. Коррин тут же закрывает нашу шею щитом и наносит отшатнувшемуся противнику сильный колющий удар в живот.

– Во имя Твое!

На какой-то миг я думаю, что пробить кольчугу не удастся, но Коррин явно знает, что делает, как и знает способности Жала лучше меня, потому, стоит только божественному клинку войти больше, чем на пол-ладони под сплетение колец, как защитник наваливается всем весом на рукоять, одновременно с этим чуть поворачивая ее в ране, и попросту падает вместе со своей жертвой.

Ошейник на шее начинает хаотично пульсировать, то сжимаясь до удушения, то полностью отпуская.

Коррин тут же скатывается с поверженного противника, отталкивается руками от земли, вставая на одно колено, и, снова закрываясь щитом, рубит по слишком сильно выставленной левой ноге ближайшего топорника.

– Во имя Твое! – звучит как боевой клич. Впрочем, почему как?

Их остается четверо.

Секира, кистень, топор и полутруп, который все никак не может сдохнуть. Они держатся на расстоянии. Последний топорщик просто боится подойти. Воин с кистенем задумчиво покачивает шипастым шариком в воздухе, глядя на нас поверх края щита. Здоровяк с секирой скалится, напрягшись. Между мной и ими около четырех шагов. Его шагов, моими ногами, конечно, больше.

– Девчонка!.. – Он подается вперед, готовый сократить расстояние до нуля, но вдруг отшатывается.

Становится очень свободно дышать, а тело кажется легким, почти невесомым, словно и не было ударов по голове, ребрам, ногам… Будто нет разбитого уха и губ. Запекшейся крови на лице от рассеченной брови. Нет ошейника. Потому что он лопнул, свалившись к ногам двумя бесполезными кусками железа!

«Сдох», – коротко резюмирует Коррин, а я понимаю, что сейчас произойдет.

«Нет, прошу, не уходи!»

«Я всегда с тобой, ведь я это ты. Спой им, защитница. Спой в третий раз!»

Голос Коррина исчезает, его сменяет возбужденный, радостный голос моего меча. От запястья огненной волной бьет вверх чужая сила, и я наконец вздыхаю полной грудью, ощущая пьянящий вкус свободы.

Я чувствую все, что происходит вокруг меня. Каждый прыжок Эмила, которому все тяжелее балансировать между реальным миром и тонкой завесой, за которой уже находится Грань. Каждый удар сердца его противника.

– Нет! Не дайте ей сделать это! – Кажется, «красный» почувствовал, что сейчас произойдет, раньше, чем в моем сознании приветственно загудела так давно неслышимая струна.

Он отворачивается от Эмила, и я впервые вижу его лицо. Обычное, даже в чем-то красивое, если бы не та бездна ненависти, которую он выплескивает на меня во взгляде.

– Пади пред гневом воинства ее, как падает трава под острою косою. – Алые росчерки бьют в землю рядом со мной. В последний момент Эмил попросту сбивает своего противника с ног, и они катятся по земле, пытаясь достать друг друга ножами. Я же не свожу взгляда с оставшейся мне противостоять троицы.

– Склонись и сохрани живое иль в ужасе беги – мне дела нет! – Топорщик сдается первым. Он пятится спиной, прежде чем развернуться и рвануть куда-то прочь, в сторону соснового леса, что высился с правой стороны от лагеря.

– Осмелься только взгляд поднять, и обагрится меч мой кровью, восславя деву, что светлее нет!

– Девчонке уступить?! Не бывать! – рычит мне секироносец. Воин с кистенем, отступив на пару шагов, колеблется, глядя то на меня, то в спину идущего ко мне разъяренного громилы. Кажется, он настолько подавлен, что действительно раздумывает над тем, чтобы бросить оружие на землю.

Главное, что держится подальше от меня, этого хватит.

Стальная «бабочка» со свистом вспарывает воздух. Я отступаю, ни в коем случае не собираясь парировать эти ужасные по силе удары или контратаковать. Глаза здоровяка налиты кровью, жилы на шее вздуты, но взмахи секиры быстры и смертоносны. Потому я просто жду удобного момента, надеясь, что мой противник просто выдохнется в попытках меня достать.

Но выходит все иначе. Все же эйфория от «слияния» с клинком уже отступила, и я снова ощущаю боль.

Мне удается достаточно долго уворачиваться от смертельной встречи со сталью, но с каждым десятым ударом сердца это становится делать все тяжелее. Сначала начинает саднить горло, а в груди собирается мерзкий влажный комок, сбивающий дыхание. Потом приходит острая боль в левом боку, вовсе мешающая нормально вдохнуть. Немеет правое бедро. Наливается тяжестью левая ступня, да так, что с каждым шагом мне становится все больнее переносить на нее вес своего тела.

Еще немного, и я этот бой проиграю безвозвратно. Он выносливее, чем я, и сильнее. Один пропущенный удар, и мне крышка. Надо подобраться как можно ближе и бить наверняка. Одна попытка. Только одна!

Где-то внутри меня словно запускается маленький счетчик, ударами сердца отмеряя промежутки между взмахами пролетающего передо мной орудия убийства. Я пячусь, дожидаясь, пока третий взмах лезвия пройдет совсем рядом, обдав меня потоками воздуха, и бросаюсь вперед, как только это происходит. Чтобы отлететь назад, получив мощный удар в грудь торцом секиры.

Кираса спасает меня от серьезных повреждений, но не спасает от последствий падения – острая боль в затылке на миг пронзает голову, перед глазами вспыхивают белые пятна, а во рту появляется привкус свежей крови.

«Хорошо, что торцом…» – успеваю подумать я до того, как воспользовавшийся моим ошеломлением противник оказывается совсем рядом. Нависнув надо мной, он заносит топор, намереваясь ударить меня шипом с обратной стороны, и я, сгруппировавшись и оттолкнувшись руками, перекатываюсь. Шип втыкается в землю там, где мгновением раньше была моя голова.

«Сейчас или никогда!» – Я хватаюсь правой рукой за оказавшуюся совсем рядом мужскую руку, чувствуя, как под пальцами собирается в кулак кольчужный рукав. Воин тянет руку с секирой на себя, пытаясь стряхнуть меня, но я держусь так крепко, что у меня сводит пальцы. Тогда он, усмехнувшись, вдруг подается ближе и сжимает своей левой рукой мою шею. И я чувствую, что именно в этот момент он, увидев расплывающуюся на моем лице улыбку, вдруг, впервые за бой, начинает думать. Но уже слишком поздно.

Стилет легко покидает свои «ножны», и я со всей имеющейся у меня силой втыкаю его в шею секироносца за миг до того, как он отшвыривает меня прочь.

Жало пробивает кольчугу, входя в человеческую плоть, словно в подтаявшее масло, и тут же начинает жадно «выпивать» свою жертву – вижу это по вмиг посеревшему лицу мужчины и страху в глазах. Отпустив секиру, здоровяк вцепляется в рукоять стилета и, невзирая на то что Жало тут же раскаляет ее добела, выдергивает оружие из шеи, с ревом отшвыривая в сторону. Из открытой раны тут же хлещет кровь, которую он пытается остановить, зажав место удара ладонью. Мужчина делает ко мне полтора неуверенных шага, сильно бледнея лицом, отчего его губы кажутся синюшными, после чего – падает. Сначала на колени, упираясь свободной рукой перед собой, а потом и всем телом, утыкаясь лицом в тонкий слой снега на промерзшей земле.

Остался один.

Встаю я тяжело, чувствуя, как меня немного шатает из стороны в сторону. Жало зовет меня, и я безошибочно нахожу стилет, упавший в паре шагов от трупа. Подняв его с земли и вернув в «тело» клинка, я оборачиваюсь на своего последнего противника. Он, опустив щит, так и не сдвинулся с места. Мужчина смотрит мне в лицо так пристально, словно надеясь отыскать там ответы на все вопросы мироздания.